Черная Морриган
Старая Мо, щуря подслеповатые глаза, качается в глубоком плетеном кресле: скрип-скрип, вперед-назад, скрип-скрип, вперед-назад... На коленях у нее дремлет линялая черная кошка, изредка дергает рваным правым ухом, урчит уютно, разомлев от тепла вечно горящего камина, от тихого бормотания хозяйки да от позвякивания ее длиннющих серебристых спиц.
У Мо длинные узловатые пальцы, некогда тонкие и ухоженные, с длинными ярко-алыми ногтями овальной формы. У Мо пыльно-коричневая морщинистая кожа, некогда шоколадная и мерцающая, как настоящий китайский шелк. Она почти не смеется - редко-редко вырывается из горла ее хриплое карканье, заменившее хрустальный хохочущий звон.
читать дальшеСоседские дети говорят, что она ведьма, прячутся, когда Мо идет по улице, низко опустив голову и согнувшись почти пополам. Старуха опирается на толстую сучковатую палку с металлической нашлепкой внизу, и издалека слышат дети ее появление. Звяк-шур-шур, звяк-шур-шур... те, что помладше, дрожат и всхлипывают, предчувствуя приближение Мо. Старшие делают вид, что ее и в помине не существует. "Это ветер", - уверенно кивают они друг другу. Мо прекрасно слышит каждое их слово, но никогда не отвечает.
Если бы Мо захотела, она бы могла даже рассказать, как часто бьются сердечки этих маленьких глупых существ. Но Мо не хочет.
Особенно теперь, когда так приветливо горит в камине огонь, на коленях спит кошка, а у окна, завернувшись в серо-зеленый плед, приготовилась к вечернему чуду маленькая Бия.
Бия – единственная внучка старой Мо. Она белая-белая, пугливая, мягкая, как зайчонок. Бия прибегает к бабушке каждый вечер и слушает ее истории. Иногда без конца и начала, иногда – путаные и непонятные. Девочка слушает каждое слово и в тайне надеется, что родители оставят ее в доме у Мо подольше. Но родители всегда приходят за ней с двенадцатым ударом часов, и Бия сонно моргает большими рубиновыми глазами, когда отец поднимает ее с подоконника на руки и уносит домой.
Девочке кажется, что бабушка просто не замечает ее исчезновения, потому что не останавливает свой рассказ, когда они расстаются. Старая Мо замечает все, просто не любит оставлять свои рассказы на полпути.
Мо косится на внучку бледно-голубым глазом. Странный цвет, при такой-то кофейной коже, но вот достался же. Детка ее так вообще альбинос, ну и что же? Мо-то уж точно знает, что Бия доживет до ста лет, а, может, и дольше, что бы там ни болтали злые сплетницы в больнице. Мо причмокивает большими мягкими губами и качает головой, прежде чем заговорить.
- Вампиры в нашем городе появились пораньше чутка, чем совы. И никто, собственно, против не был. Они, может, и кровопийцы, да только от бродяг да пьяниц в те годы все равно проходу не было. А эти вроде как ночные санитары – сидят себе в подворотнях да ждут. Вежливые. Красивые.
Помню, шла я ночью от Эвелин Пемфри домой. Мне в ту пору едва семнадцать стукнуло – солидный возраст, ничего не скажешь. Это вы сейчас и к двадцати годам соплячки еще, а мы взрослели в одиннадцать, к четырнадцати уже совсем были взрослыми. Так что я была, конечно, совершенно умудренная. И красивая еще была, как Афродита, только черная. Кхее-хе, черная Афродита! Видела ль ты когда такое дело? Нет? А, где уж тебе…
А ночка выдалась ого-го! Густая, что твои чернила, совсем ничего не видать. До дома по главной дороге – часа полтора, не меньше, подворотнями – тридцать минут. Что вздрагиваешь, малая? Страшно тебе? Ууу, трусиха… я такой никогда не была. И тогда ж не струсила – юбку только повыше подобрала, чтобы не запачкать, и пошла домой через дворы. Там-то он мне и встретился. Ну, как это – кто? Говорю же тебе – он. Вампир.
Это сейчас все нормальные кровососы либо со стыду сгорели, либо с ума сошли, а тогда все совсем по-другому было. «Мэ-эм», - говорит он мне, значит. И кланяется почти что в ноги. А ноги-то у меня как раз голые, юбку ж задрала, да еще и в грязи по колено запачканные. Ну, думаю, срамота. Красавица, тоже мне… Но сама смотрю на него так надменно, как будто я госпожа какая. А он, знай, кланяется, улыбается, и глаза у него сияют.
Глаза у него были в точности что твои – краснющие, горящие. Жуть, что за глаза, только мне понравились. «Мэ-эм», - повторяет он снова. А я молчу. И он продолжает. «Вы, надеюсь, не бродяжничаете, мэ-эм? Мне бы очень не хотелось потреблять на ужин столь очаровательную юную леди!»
Так и сказал, точно тебе говорю – очаровательную леди. Я покраснела, да только кто это ночью увидит? И днем-то заметить трудно, а тут – темнота, ни зги не видно. «Сэр, я вас уверяю, что вам нет необходимости меня потреблять. Я направляюсь домой от подруги, сэр, но вы можете меня проводить, и если я говорю неправду, спокойно отужинать мною чуть позже», - говорю ему я. Ты бы так сказала, малявка? Нет? Ну-ну, не наговаривай на себя, еще как бы смогла. Это ты пока, крошка, такая пугливая. Старше станешь – ууух, заткнешь еще старую Мо за пояс, поверь мне!
Но о чем это я? О вампире? О котором вампире? Ах, красноглазом!..
Красивым он был, демон. В принцев-то я не верила уже давно, а вампиры – завидные женихи. Даже сейчас, хоть и измельчали со временем. «А если, мэ-эм, вы меня не обманываете? Что тогда?», - спрашивает. И усмехается так многозначительно.
А у меня босые ноги в глине. И юбка вся в заплатках. И не пара я ему, с моей-то чернотой. Да не вздыхай ты, глупая! Раз не пара – не значит же, что не могло мне хоть разочек в жизни повезти. И не ответила я ему ничего. Вперед пошла, а он за мной – точнехонько по следам моим. Чтоб, значит, не нашли его, если я и впрямь его обманула.
Это сейчас мой дом в самом центре улицы, а тогда вокруг на сто метров никто селиться не вздумывал. Ведьма, говорили. Чернявка. Пройдет стороной – молоко скиснет, плюнет у порога – ребеночек в утробе еще бесам достанется. Парни заглядывались, а девки от этого только злее становились. Кроме подружки моей Эвелин все меня сторонились. А ей все равно было. Слепая она была – считала, куда ж страшнее еще-то.
Правда, глаза-то у нее видеть стали со временем, но убеждения не поменялись, ни-ни! Это тебе не пустомели твои, которые тебя за косы таскают, а в случае чего – ластятся и глазки строят. Как это – откуда знаю? Все я знаю, забыла, что ли? Ну вот, то-то же.
Жаль, померла она, моя Эвелин, года уж три как померла, такая ж старая перечница, как и я. Ну, да ничего. Скоро свидимся. Скоро и мой срок выйдет.
Да что тебе неймется с этим вампиром треклятым, мелочь неугомонная? Сказку про рыцаря хочешь услышать? Не будет тебе рыцаря. Рыцари по подворотням не шарахаются и на свиданиях со своими данными бродяг не харчат. Как? Да с причмокиванием схарчил он его. Весело и бодро. Еще и мне предлагал отведать. А что – я? И отведала. Интересно ж было. Да и кровосос смотрел с любопытством. Не думал, что соглашусь. А я – вот так, руки поднесла лодочкой к горлу разорванному да и дождалась, пока кровь наберется. И выпила залпом. Губы в крови все, по подбородку стекает на белую рубашку. Ладони о юбку вытерла – она, к слову, тоже белая была. Ну, до времени.
Смотрел на меня вампир тогда как на чудо какое-то. Мне ж стыдно должно быть – а я из себя, знай, все гордость изображаю. Подбородок вздернула, смотрю на него дерзко, жду, пока он жажду свою утолит. Пищу его мне не жалко – шла б я одна, была бы эта встреча последней в моей жизни. И тебя, мое солнышко, не было б тогда. Потому что отец твой не родился бы. Так-то. Слушай, что старая Мо говорит.
Вампиры – они да, это тебе не совы… вот, помнится мне, совы тогда уже тоже были. Но вампиры все ж дольше. Совы были гости, а вампиры уже своими стали, породнились с нами. Счастьем было с кровопийцей ночь скоротать, а уж если луна полная…
Так в тот раз полная луна и была! Да! Что ты хихикаешь, глупая, думаешь, придумала бабушка? А ну-ка цыц, бесстыжая, как тебе только не совестно! Все это правда, правда чистейшая, как то, что кошка эта – мать твоей матери, а сквозняки – это души сгоревших на солнце ведьм, твоих пра-пра-прабабок. Молчи, маленькая, молчи и слушай, когда говорит старая Мо. Старая Мо знает, что говорит, узнаешь когда-нибудь и ты…
Дверь открывается, прерывая на миг рассказ суровой старухи. Биа не хочет еще уходить – она совсем не устала, она хочет узнать, что было дальше с красивым красноглазым вампиром и молодой еще, совсем смелой ее бабушкой, но отец непреклонен – он всегда приходит с двенадцатым ударом. Темные его глаза с диковатыми искрами ласково смотрят на матушку – старая Мо любуется им, улыбается. Кожа у него тоже светла, но все ж не снежная, не как у внучки, а волосы черные-черные, уж сорок с лишним лет не седеют, да и вряд ли когда это случится. Хорошее от папаши наследство ее сын получил. Да и сама она постаралась.
Сын уносит девчонку к себе, далеко, в самую глубь леса. Лет через двадцать и этот дом не будет уже одиноким – старая Мо знает это наверняка. Она всегда знает все, что будет дальше. И ждет своего последнего дня, а пока – надо ж историю закончить… а все вопросы за Биу она и сама додумает.
- Не дошли мы тогда до дома моего – прямо в поле решили повенчаться под полной луной. Звали его Ярсом, а меня тогда еще не старой развалиной Мо окликали, а Черной Морриган. Дааа… были времена. Травы под нами соком истекали, и запах с ума сводил, а он меня желанной называл, единственной да любимой. Обещал, что придет за мной в последний день моей жизни. С собой забрать обещал. Да я и не верю, что ты… что я – дура, что ли? Не верю, конечно же… да только жду все равно.
От него я отца твоего и родила. Да что ты за глупости тут выдумываешь! Не мертвые они, вампиры, и мертвым и не были никогда! Просто дети они другого мира, и время для них иначе течет, и реальность другим законам подчиняется… не нашим.
Я, знаешь, видела его еще много раз. Пока молодая была – чуть не каждую ночь приходил, да и днями оставался. Отца твоего воспитывал. Законам своим учил, секреты показывал – поэтому и ты у меня такая беленькая, и будет у тебя еще в жизни много тайн и загадок, и времени на них будет много… это я постарела скоро. Ну, может, судьба моя такою была. А вам еще времени много. Успеете.
Любила я его. Да и сейчас люблю. Разными мы только были. Я разве что на служанку и потяну, а он – настоящий князь. Умница, при манерах… куда уж мне.
Нет у меня сил уже, моя милая. Видишь, уж руки совсем спицы не держат. Дышать чего-то тяжело. Тяжело. И в груди саднит. Что это, милая, неужто пора?..
Старая Мо умирает быстро и безболезненно. Закрывает глаза старуха, спрыгивает с ее колен кошка и, мяуча, бежит к двери, чтобы впустить долгожданного гостя.
У него глаза красные-красные и кожа снежно-белая, а волосы черные и не седеют уж много лет. «Мэ-эм», - говорит он, беря ее холодную руку. «Уж не бродяжничаете ли вы, мэ-эм? И не пора ли вам отправляться домой?»
Черная Морриган открывает глаза и улыбается белозубо, и голубые ее глаза сияют чистотой весеннего неба, а кожа снова похожа на шелк. И походка ее легка, и пальцы унизаны кольцами, и белая, в пятнах крови и травяного сока, юбка ласкает полные бедра.
«Сэр, я вас уверяю, я совсем не бродяжничаю. Но, если хотите, можете проводить меня домой…»