Любой боится змеиной кожи, но многим дорог змеиный яд. Сюда не ходит простой прохожий: гостям здесь мало кто будет рад. Сюда не ходят без ясной цели, а цель визита — у всех одна: немного яда пусть наги сцедят. Пока тихонько растёт луна, их яд способен дарить веселье (луна на убыль — дарует боль).
Но в ногу ты не идёшь со всеми
И остаёшься самим собой.

Заветной тропкой крадёшься тихо, но не за ядом, а поглядеть. Давай, дразни, недалёкий, лихо! Уж лучше б вышел зимой медведь, уж лучше волка в чащобе встретить, чем встретить нага в его лесу. Два шли, да мимо, но был и третий…
— Боишься, парень?
— Уже трясусь.
Два шли, да мимо, а третий — вот он. Стоит, смеётся, в глазах — весна:
— Ты к нам приходишь как на работу (а цель визита — у всех одна).

Ты к нам приходишь как на работу, но яд не просишь — так в чём подвох? Ну, человек, расскажи мне, кто ты?
И ты сползаешь в холодный мох. И ты краснеешь, такой мальчишка, тебе не страшно, чего скрывать: для двух смертей ты обычный слишком, одной же, в общем, не миновать. А он стоит, у опушки края, похожий сверху на всех людей, а снизу — кольца хвоста сплетая (но разве смотрит вот так злодей?).

А он стоит, белокожий, ладный, и кудри падают на лицо. В деревне звали б ползучим гадом, у нагов числится удальцом. Их яд волшебный, и дети знают, он дарит радость, восторг, полёт. А он стоит, у опушки края, и даже вида не подаёт, что месяц в небе идёт на убыль, а значит, к смерти его укус…
В улыбке дерзкой он плавит губы,
и ты мечтаешь узнать их вкус.

— Мне яд не нужен, — роняешь глухо.
— А что же нужно?
— Иди, скажу.
Короткий миг — и шипенье в ухо:
— За дурака меня…
— Не держу.
Умнее нагов в лесу не сыщешь, тягаться с ними — кишка тонка. Ты дышишь, громко и тяжко дышишь, и если кто-то тут в дураках, то только ты. Но ему, похоже, как раз такие по нраву, и...
Твоя ладони — к змеиной коже,
К его ладоням — бока твои.

Твои ладони — к змеиной коже, его улыбка — к твоим губам. Водится с нагом себе дороже — убьют в деревне, но разве вам сейчас есть дело до чьих-то страхов (чего боятся — за то и бьют)? Он тянет кверху твою рубаху, стучится сердцем тебе под грудь: пусть кожа плавит собой чужую, взрывая небо своим огнём.
Он не кусает тебя, целуя,
И ты себя забываешь в нём.

Уходишь утром — тропинка та же, а мир вокруг изменился весь: и солнце ярче сияет даже, и песни звонче щебечет лес. Боятся люди змеиной кожи, но правды страшной не говорят: коснувшись нага, уже не сможешь забыть о нём, и какой тут яд... Да, дарит радость и болью жжётся, но волшебство-то не в нём, всё врут.
Отныне, стоит за горы солнцу
Скатиться, будешь как якорь тут:

Заветной тропкой прокравшись в чащу, во мхах укрывшись от лишних глаз.
— Ты сот медовых в три раза слаще.
— Всего в три раза?
— В три сотни раз.
Он слащё мёда и ягод диких, и горше даже чем лебеда — одновременно. Глаза — как пики.
— Боишься, парень?
— Пожалуй, да.
Уж лучше встретить волков в чащобе, медведя громкий услышать рёв...
Вы, если честно, боитесь оба —
И безо всяких понятно слов,

Откуда ноги растут у страха (молчи про что-то на букву Л)... Луна над вами висит как сваха, как лунный камень он чист и бел. Твои ладони — к змеиной коже, его ладони — к твоим плечам. Не зря другие боятся всё же: острей орудия палача, точней стрелы и певучей птицы, чумы страшнее, нужней воды...

И либо он чешуи лишится,
И либо ей зарастёшь и ты.

(с) я

это ахуенно! жду фильм!